еще, старик! Я же тебе друг, я тебя люблю! Честное слово, люблю! И я вижу, как
тебе плохо. Тебя почти не печатают, тебя почти не знают, о тебе почти не пишут.
У тебя небось и баб-то стоящих нет! Ради чего страдаешь? А вдруг не выйдет это
у тебя, не утрешь ты всем нос, не обставишь ты всех и не прорвешься в дамки?
Шансы у тебя, конечно, есть некоторые. Но риск-то, риск-то какой! Я понимаю
твой принцип -- пан или пропал. Красивый принцип, старик, гордый, благородный
принцип. Но страшный, страшный он, этот твой принцип! Ведь можешь остаться и
без журавля, и без синицы. Ведь можешь остаться с носом, старик, со своим
собственным носом и больше ни с чем! Нальем еще по одной! Слышал я, что хочешь
ты взяться за роман об этой ... о Бронской.
-- О Брянской, -- поправляю я.
-- Извини, о Брянской. Похвально, похвально, старина. Пора попробовать тебе
силенки и в прозе. Вдруг выйдет! Вдруг пойдет у тебя это дело! Вдруг обрушишь
ты на нас бесценные шедевры! Пиши, старик, пиши! А кто она была, эта Брянская?
Она, кажется, пела? Романсы вроде бы пела цыганские? А почему ее позабыли, ты
не знаешь?
К нашему столику подсаживается третий.
-- Познакомьтесь! -- говорит Просто знакомый.
-- Мы уже знакомы, -- говорю я и удаляюсь.
-- Ты неисправим, старик! -- кричит мне вслед Просто знакомый. -- А может, тебе
не стоит браться за роман? А, старик?

Я на службе. Сегодня у меня лекция о Древнем Египте, о начале Нового царства, о
времени правления великой Хатшепсут. Всякий раз, когда я читаю эту лекцию, на
меня находит странное волнение. Почему? Царица жила в пятнадцатом веке до нашей
эры. Нас разделяют тридцать пять веков. В общем, конечно, пустяк, но однако...
Волнение немножко мешает мне говорить.
-- Хатшепсут была умна и красива. Она не любила войны. Ее царствование было
мирным и счастливым. На Египет никто не нападал, Египту никто не угрожал,
Египет благоденствовал. Строились храмы, воздвигались обелиски, вырубались в
скалах обширные гробницы, высекались из гранита величественные статуи.
Искусство процветало. Его цветы были утонченны и женственны, как сама
Хатшепсут. Царица послала корабли в страну Пунт. Корабли вернулись и привезли
неведомые благовония, невиданные бесценные каменья, неслыханных диковинных
животных, а также священные деревья в кадках. Деревья посадили у храма, самого
удивительного из всех храмов Египта. Его построил для царицы зодчий Сен-Мут. Он
почитал ее, как богиню, и любил, как женщину. Вот этот храм. Плоские его
террасы подымаются к подножию грандиозных отвесных скал, как бы являясь для них
пьедесталом. А вот и сама Хатшепсут! Поглядите, какие у нее глаза -- они
доходят до висков! Поглядите, какой красивый у нее нос -- с легкой горбинкой! А
какой у нее рот -- вы только поглядите! Ее пасынок Тутмос Третий ненавидел свою
мачеху. Он рвался к власти, он мечтал о войнах, он жаждал крови и славы
полководца. Когда царица умерла, он повелел разбить все ее статуи и стереть ее
имя со всех обелисков. Но не все удалось разбить и стереть.
После лекции меня окружают студенты.
-- Скажите, пожалуйста, почему она стала властительницей Египта? Ведь по закону
трон должен был занять Тутмос?
-- Это тайна, которую поглотило время.
-- А правда ли, что Хатшепсут была единственной женщиной-фараоном?
-- Да, это правда. За три тысячи лет только этой женщине воздавали царские
почести, только ей не смели глядеть в глаза, только ее одну боялись называть по
имени. Позже была еще Клеопатра, но тогда Египет был уже иным.
-- А гробница ее сохранилась?
-- Сохранилась. Но останки царицы исчезли бесследно.
-- А гробница Сен-Мута?
-- И гробница Сен-Мута найдена, но его мумии в ней не оказалось.
-- А Хатшепсут умерла молодой?
-- Да, молодой. Но обстоятельства ее смерти не выяснены.
Выйдя из лекционной аудитории, я встречаю Л.
-- Почему у вас сегодня такое необычное лицо? -- спрашивает она с тревогой. --