квартирная плата оказалась практически одинаковой.
     Окончательно жизнь потеряла для Драгомирова смысл минувшей
зимой  в канун седьмого года перестройки, когда распалась семья
и  сын  Сан  Саныча  стал  называть  папой  другого   человека.
Драгомиров ожидал, что этот другой окажется бритоголовым бугаем
в  малиновом  пиджаке  с  золотой цепью на шее, разъезжающим на
белом  "мерседесе".  Но  он  ошибся.  Этот  другой  зарабатывал
немного,  был  щупленький,  маленький  и плюгавенький, гордился
своей   стопятидесятилетней   родословной   от    императорских
форейторов   и,  что  самое  важное,  был  владельцем  неплохой
квартирки  в  центре  города.  Сан  Саныч   пытался   осмыслить
ситуацию,  понять  как же все это так случилось, как произошло,
но все его  размышления  упирались  в  шекспировское:  "Зову  я
смерть.  Мне видеть невтерпеж достоинство, что просит подаянья,
над  простотой  глумящуюся  ложь,   ничтожество   в   роскошном
одеянье..."  Ту  самую  злополучную зиму Сан Саныч не собирался
пережить, но судьба распорядилась иначе.

     К Рождеству вьюга выбелила Город,  и  восхищенные  деревья
тянули белые пальцы в ажурных перчатках к дрожащему серпу Луны.
Пепельный  зыбкий  лунный  свет,  искрясь, невесомым серебряным
дождем  стекал  на  подвенечное  убранство  земли,  на  звонкие
ледяные  оковы  рек и плывущие айсберги домов. Светлый праздник
бродил по Городу,  подмигивая  вечерами  из  окон  разноцветьем
елочных огней, дразнил ожиданием нового доброго и радостного.
     Долгие, неимоверно долгие студеные ночи господствовали над
полуночной   страной,  кружили  черной  тенью,  закрывая  мглой
небесный  свод,   скрывая   низкое   холодное   солнце.   Жизнь
пробуждалась  задолго  до  рассвета  огоньками, загоравшимися в
одиноких квадратиках окон, обиженным скрежетом первых трамваев,
потревоженных в самый сладкий предутренний  час  рождественских
грез.  Иномарки  вереницами возвращались в спальные районы, а в
глубинах  кварталов  начиналась  странная,  шуршащая  возня.  В
предрассветной  мгле  темные  пугающие  силуэты  с  ободранными
сумками  склонялись  над  мусорными  контейнерами,  обтрепанные
бесформенные  фигуры  утренним  обходом  прочесывали площадки и
прощупывали мрачные углы.  Размытая  тень,  почти  сливаясь  со
стеной,  застыла  над  подвальным  окошком - известным притоном
одичавших, но вполне,  говорят,  съедобных  котов.  Город,  как
впрочем и вся страна, впал в грех и нищету. Москва хорошела, не
жалея   средств   строила   "обжорные  ряды",  возрождала  храм
Христа-Спасителя и расширяла зоопарк, надеясь  пиром  во  время
чумы  и  именем  Христа  обеспечить  безмятежное  существование
редкостных животных, а заодно и правительства.  А  страна...  В
ней   по   очереди   бастовали   шахтеры,   учителя,  служащие,
транспортники...  Астрономические  суммы  их  зарплат  миражами
таяли,  растворяясь  в  загадочной сиреневой дали на бескрайних
просторах России, не достигая места назначения. Задержка  денег
в  ряде мест перевалила за полугодие, и счастливые, дожившие до
зарплаты люди покупали к Рождеству "ножки Буша" (так прозвали в
народе американские куриные окорочка) на деньги, заработанные в
июне. "И как вы еще живете? И на что живете? И при этом  еще  и
на  работу ходите?" И полное недоумение в глазах иностранцев. И
в ответ устало - извиняющееся: "Это Россия".
     Тем не менее  Светлый  праздник  бродил  по  Городу,  даря
улыбку  новогодним  снам  и  вселяя надежду в сердце. Сан Саныч
привез к Максу, своему единственному, по гроб жизни,  двуногому
другу,  своего  пса  по  кличке  Принц,  единственного, по гроб
жизни, четвероногого друга. Он  уже  все  решил,  но  мохнатого
друга  предать  не  мог.  С  Максом Сан Саныч не виделся ужасно