Рапортуя в качестве дневального или дежурного по  бараку,  он  всегда
называл свое звание:  "комкор  Марков",  и  это  производило  на  лагерных
лейтенантов и капитанов определенное впечатление.
     К исходу первого года  заключения  он  поддался  слабости  и  написал
письмо в Верховный Совет - тогда как раз освободили большую группу  бывших
военных, но ответа не получил.
     1 мая 1941 года был нерабочий день даже  для  врагов  народа,  и  они
провели его хорошо - грелись на первом весеннем солнце, на подсохшем южном
склоне сопки внутри зоны, вспоминали, кто и как праздновал  этот  день  на
воле.  А  второго  мая  началось  непонятное.  С  утра  среди   начальства
замечалась необычная суета. Марков как раз мыл полы  в  канцелярии.  Из-за
двери начальника лагпункта неразборчиво гудели голоса  и  столбом  тянулся
табачный дым. На обед были вызваны даже дальние  бригады,  которым  обычно
пищу возили в тайгу. Потом лагерь построили, и толстенький "кум", косолапо
ступая кривыми ногами в надраенных сапогах, вышел к строю и начал вызывать
заключенных по длинному списку. Они выходили и выстраивались в шеренгу.
     Вызвали больше ста человек, в том числе Маркова. Затем бригады  увели
на работу, а вызванные остались на линейке. Начальство исчезло.  Поскольку
не было команды разойтись,  но  не  было  и  другой  команды,  заключенные
помаленьку начали сбиваться в группки в закуривать.
     Марков с удивлением, а больше с тревогой заметил,  что  здесь  только
бывшие военные, 58-я статья. Это могло означать что угодно,  но  скорее  -
плохое. От хорошего успели отвыкнуть.
     Потом появился "кум" и объявил, что сейчас все пойдут в баню.
     Беспокойства прибавилось. Но баня  -  всегда  баня,  тем  более,  без
уголовных, натоплена она была хорошо, и никого не торопили, и мыла дали по
половине большого куска, поэтому мылись долго, с удовольствием.
     - Наверное, в другой лагерь переводить будут. Особый, политический, -
предположил кто-то. Мысль посчитали дельной.
     После помывки выдали белье. Всем - новое.
     Вернулись в бараки. От непонятности и непривычного безделья разговоры
достигли  невероятного  накала,   доходя   моментами   до   вещей   совсем
фантастических.
     Через час Маркова вызвали в  канцелярию.  С  ним  еще  пятерых.  Двух
комкоров,  двух   комдивов   и   одного   корпусного   комиссара.   Больше
представителей высшего комсостава на лагпункте не было.
     Майор, начальник лагпункта, покрутился перед ними с  минуту,  видимо,
не злая, с чего начать, потом, глядя в  сторону,  сообщил,  что  поступила
команда срочно доставить их шестерых в Хабаровск.  Настолько  срочно,  что
через час за ними прибудет самолет. После чего выразил  надежду,  что  все
может повернуться по-разному, но если что - граждане бывшие  командиры  не
должны быть в обиде. Служба есть служба.
     Начальник вообще был человек не злой, скорее просто глупый,  но  жить
давал.
     Они вышли на улицу ошарашенные, даже потрясенные,  сжимая  в  кулаках
щедро розданные майором папиросы - по три  на  брата.  У  каждого  в  душе
колотилась сумасшедшая надежда, только комкор Погорелов желчно сказал:
     - Рано радуетесь, зэки, как бы не загреметь всерьез и окончательно.
     - Брось. Для этого самолетом не возят.
     - Ну-ну, поглядим...
     Примерно через час над рекой проревел  моторами  гидроплан,  планируя
против ветра, подрулил к  причалу,  и  вскоре  они  все  сидели  на  узкой
алюминиевой скамейке внутри холодного и пустого фюзеляжа. По бокам  -  два
конвоира с карабинами. Один из конвоиров всю дорогу ужасно  трусил,  кусал
губы, потом его укачало и он начал блевать, не выпуская из рук карабина  и
вытирая рот рукавом шинели.
     Три часа выматывало душу тряской и гулом, наконец,  днище  гидроплана
заколотило на короткой и крутой амурской волне. Самолет уткнулся  носом  в
пирс. "Черный ворон" доставил их не в тюрьму, как они привычно ждали, а на
окружную гауптвахту. В роскошной, по нынешним их понятиям, камере старшего