что стоит здесь в конце века, но до боли знаком по временам ранней юности.
Андрей впервые уезжал с этого вокзала на  юг  с  родителями  в  шестьдесят
первом году, году ХХII съезда, когда Сталин лежал еще  в  мавзолее,  и  он
видел его там, а  сейчас  -  носит  ту  самую  оболочку,  что  лежала  под
хрустальным колпаком... Было в  этом  нечто  настолько  запредельное,  что
Новиков передернул плечами.
     - Послушай, вождь, - прервал его мысли Берестин, -  может,  выпишешь,
пока не поздно, контейнер сигарет из Штатов? А то война  начнется,  так  и
будем до начала ленд-лиза на папиросах  сидеть,  а  у  меня  от  них  язык
щиплет...
     Видели бы товарищи по лагерю, с кем комкор Марков катается по  Москве
в одной машине и что при этом говорит.
     И настолько сильным  был  всплеск  эмоций  Маркова,  что  и  Берестин
почувствовал острое желание, чтобы все, с  кем  он  вместе  сидел,  и  все
другие во всех лагерях, сколько  их  есть,  как  мощно  быстрее  вернулись
обратно - не только потому, что они  нужны,  а  просто  из  пронзительного
сочувствия к ним.
     - Андрей, нужно завтра же подписать указ  об  исключении  из  кодекса
пятьдесят восьмой статьи и полной амнистии всем, кто по ней сидит.
     - Думал я уже... Сразу вряд ли выйдет. Надо поэтапно. Сначала  высший
комсостав, через пару недель остальных военных, потом гражданских... Иначе
у нас дороги захлебнутся. А по ним войска возить. Так слушай дальше...
     Машина завершила круг  по  кольцу  и  рванула  по  прямой  в  сторону
кунцевской дачи.
     - Просмотрел я дела, -  продолжал  Новиков,  -  и  решил,  что  лучше
Маркова не найти. Из тех, кто остался. Сталин на него тогда еще виды имел,
отчего и в звании повысил, когда других к  стенке  ставил.  Но  передумал.
Даше не передумал, как мне  сейчас  кажется,  а  тень  сомнения  высказал.
Ежовской братии  того  оказалось  достаточно,  и  сомнения  подкрепили,  и
материальчик наскребли. И поехал Сергей Петрович совсем в другие места.
     - Вот так и делалось? - поразился Берестин. - Я все  же  считал,  что
какая-то логика во всем этом была...
     - Поначалу  -  да.  Первые  заходы  мой  И._В.  действительно   долго
обдумывал, просчитывал... К Тухачевскому у него "претензии" еще с польской
кампании были. Другие тоже мешали спокойно жить и править, претендовали на
право "свое суждение иметь". А уж дальше  понеслось...  Как  бог  на  душу
положит. Иногда по принципу "нам умные не  надобны",  иногда  вообще  черт
знает. Старался я разобраться в его побуждениях, но получается слабо.
     Новиков замолчал, по-сталински пыхнул трубкой,  раз,  другой,  однако
дым проходил через мундштук слабо, и был неприятно резок.  Он  раздраженно
бросил ее в пепельницу.
     - Нет, но объясни, что все это было? Переворот? - Берестину отчего-то
важнее всего казалось сейчас  услышать  из  сталинских  уст  правду,  или,
вернее, его собственную трактовку того, что  он  совершил  со  страной,  с
народом, да и со всем миром...
     - Да, переворот. Как же иначе?  Уничтожение  системы  государственной
власти, разгром партии,  физическое  уничтожение  ЦК,  Верховного  Совета,
аппарата управления... Пиночет какой-нибудь в тысячи раз  меньше  людей  и
структур ликвидировал, а сомнения ни  у  кого  его  акция  не  вызвала.  А
всего-то делов, что Сталин  старую  фразеологию  оставил.  А  детали...  Я
кое-что набрасываю сейчас для  памяти,  однако  многого  еще  не  понимаю.
Столько крови и грязи, что просто оторопь берет... Боюсь, и в  наше  время
этого не расскажешь.
     Андрей замолчал, а Берестин подумал, что не к месту  завел  разговор,
который тяжело дается Новикову, несмотря на его всегдашнее хладнокровие  и
легкость характера. А может, это сталинское подсознание бунтует, не  хочет
тайнами делиться?
     - - Однако я тебе про Берию недосказал...  Значит,  после  обеда  все
разъехались, он остался. Мы еще поговорили, на разные практические темы. Я
еще решение окончательного не принял, а Сталин мне уже  подсказывает,  как