подвижен, говорил, словно не поспевая за собственными  мыслями,  и  ни  на
секунду он не подал виду, что за  прошедшие  пять  лет  в  судьбе  Маркова
происходило что-то не совсем обычное.
     - Слушай, как у  тебя  со  временем?  У  меня  тут  просвет  выдался,
собирается небольшое общество, ну - писатели кое-кто,  артисты...  Толстой
обещал быть. Ты как смотришь?
     Берестин, конечно, смотрел положительно. Войти,  наконец,  в  здешнюю
жизнь по-настоящему, на уровне не вождей, не маршалов, а обычных  людей  -
творческой   интеллигенции,   более   свободной   от   официальностей    и
предрассудков, - это было не только необходимо в целях миссии, но и просто
интересно. Тем более - Толстой. Через месяц он  заканчивает  "Хождение  по
мукам". Надо же...
     - Согласен.
     - Тогда бывай. Там и поговорим. В двадцать два подъезжай в редакцию.
     Погорелова он в  гостинице  не  застал,  комкор  получил  две  недели
отпуска для розыска семьи - жену с детьми  закатали  куда-то  за  Барнаул.
Берестин решил перед  вечером  немного  отдохнуть,  прийти  в  себя  после
водоворота  событий,  в  который  теперь,  кроме  него  с  Новиковым   уже
автоматически втягивались все новые и новые люди.
     Пару часов он вздремнул. На самой грани сна Берестин утратил контроль
над Марковым, почти растворился в нем и с необыкновенной остротой  пережил
чувства человека, который без перехода  сменил  лагерные  пары  и  набитый
опилками тюфяк на купеческую роскошь постели в "Москве".
     Интересная жизнь -  царей  свергли,  социализм,  по  словам  товарища
Сталина, построили, а вкусы  и  представления  о  комфорте  у  руководящих
товарищей не дворянские даже, а вполне мещанско-купеческие. Хоть какой  ты
марксист и новатор, а выше своего культурного уровня не прыгнешь...
     И вдруг ему стало невыносимо страшно: показалось, что все  окружающее
его сейчас - это сонные грезы, и он не  здесь,  в  гостинице,  а  там,  на
нарах, и вместо вечера в приятной  компании  его  ждет  поверка,  знобящая
сырость барака, кашель, хрипы, мат соседей,  привычная  сосущая  тоска,  а
впереди бесконечный срок и никакой надежды.
     Он рывком сел  на  постели,  увидел,  что  вокруг  по-прежнему  стены
гостиничного номера, и глубоко вздохнул,  стараясь  успокоить  бьющееся  у
горла сердце. Взглянул на  часы.  Оказывается,  сонный  кошмар  длился  не
секунды, как ему показалось, а почти два часа. И только петом окончательно
сообразил, что он все-таки Берестин, а не Марков.
     В огромной, сверкающей цветным кафелем ванной  он  долго,  со  вкусом
брился, рассматривая в зеркале принадлежащее ему лицо.  Еще  неделю  назад
Марков выглядел  намного  старше  своих  тридцати  девяти,  как,  впрочем,
большинство ответственных работников того времени,  да  и  лагерь  добавил
возраста,  а  теперь  лицо   Маркова   заметно   посвежело,   разгладились
наметившиеся морщины, волосы приобрели здоровый сочный цвет, и выглядел он
лет на тридцать пять, причем в стиле не сороковых, а восьмидесятых  годов.
То есть, по-здешнему, совсем почти юношей.
     По вечерней Москве он дошел до редакции.
     На открытом редакторском  ЗИСе  по  улице  Горького,  Охотному  ряду,
Манежной площади они выехали к Москве-реке,  потом  ехали  по  набережным,
через Крымский мест, и Берестин увидел, что привезли его в тот самый  дом,
где жил Новиков и где все они собирались после победы  над  пришельцами  в
предыдущей жизни. Или - последующей, можно и так сказать.
     Только теперь дом этот был только что отстроен. И в подъезд они вошли
в  другой,  но  квартира  была  однотипная.  С  длинным  и  широким,   как
пульмановский   вагон,   коридором,   огромными   проходными    комнатами,
двадцатиметровой кухней и с мебелью, которую тогдашний человек со вкусом и
деньгами мог за бесценок приобрести в так называемых "магазинах  случайных
вещей". Эвфемизм для обозначения имущества, изъятого  у  "врагов  народа".
Павловская гостиная, кабинет  в  стиле  одного  из  "Луев",  по  выражению
Маяковского, много резного дуба и палисандра, кресла  и  диван,  обтянутые
мягким сафьяном, башенные часы и готический буфет в столовой.