и нет, да наверное, и быть не может. Никто не враг  своего  народа.  Может
быть разное понимание интересов народа, но все в  принципе  желают  своему
народу блага, а не вреда. Даже и белогвардейцы, а я на них  в  свое  время
насмотрелся. Нормальные люди, за родину головы клали...
     - Да что вы такое говорите! - Лена искренне  возмутилась.  -  Они  же
даря вернуть хотели, за имения свои воевали, рабочих и крестьян вешали!
     Берестин вздохнул. Зря он затеял такой разговор. Но ведь надо  как-то
начинать восстановление исторической справедливости. Сейчас - так, а потом
и в печати осторожно...
     - Надеюсь, вы меня монархистом  не  считаете?  Воевал  я  с  ними  до
последнего, а все  равно  жалко.  Какие  там  у  армейских  прапорщиков  и
подпоручиков имения? Которые с имениями, те в штыковые атаки не ходили и в
Севастополе на  пирсах  не  стрелялись...  Беда  тогда  начинается,  когда
появляются люди, думающие, что только они знают, что народу  нужно.  И  не
согласных с ними без суда к стенке ставят.
     - Но как же? Ведь товарищ Сталин...
     - - Оставим пока. Об этом надо говорить в другой обстановке.
     И подумал: вот взять бы и привезти  девочку  к  товарищу  Сталину  на
дачу...
     Через Зарядье они вышли к Красной площади, и обоим уже было ясно, что
идут они к Маркову в гостиницу, хотя об этом не  было  сказано  ни  слова.
Когда можно было свернуть к Лене на Балчуг, она промолчала, а Берестин еще
раньше решил, что пусть все выйдет, как выйдет.
     У входа в огромный сумрачный вестибюль гостиницы швейцар, похожий  на
адмирала  Рождественского,  отдал  командиру   честь,   помня   службу   в
гвардейской роте дворцовых гренадеров, а затем во всех классных гостиницах
и ресторанах  Москвы.  Заботу  о  нравственности  клиентов  он  не  считал
входящей  в  свои  функции,  да  и  мистического  часа  -  двадцать   три,
определенного постояльцам для решения личных проблем, тогда  еще  не  было
установлено,  и  ночных  рейдов   по   номерам   на   предмет   укрепления
нравственности администрация не проводила.
     Лена попала в роскошь люксовских номеров первый раз в жизни,  и  хоть
старалась не подавать виду, но  весь  здешний  бархат,  ковры,  карельская
береза, запах воска, которым натирали полы, китайская ваза в рост человека
в углу -  все  приметы  недоступной,  сказочной  жизни  произвели  на  нее
впечатление. Ее выдавали только глаза, слишком уж оживленно скользящие  по
деталям обстановки.
     - Ох, а вид какой! - воскликнула она, выйдя  на  балкон.  Вид  отсюда
правился и Берестину. С двенадцатого этажа Москва  тогдашняя  видна  была,
почитай, вся, а там, где сейчас  был  мрак,  он  мог  представить  огни  и
небоскребы Калининского проспекта, университета, Смоленской  площади...  А
прямо напротив сияли недавно установленные звезды Кремля.
     ...Перед самым рассветом  Берестин  проснулся,  стараясь  не  шуметь,
вышел в холл, присел на подоконник. Внизу, на  Манежной,  было  пусто.  Ни
людей, ни машин, если  не  считать  изредка  проскакивающих  через  проезд
Исторического музея "эмок" и ЗИСов. В его Москве поток  машин  не  иссякал
никогда, даже недоумение возникало - как могут  люди  метаться  по  городу
круглые сутки?
     Он думал о Лене. Добрая, молодая, красивая, во вред  себе  доверчивая
Лена. Что с ней будет через полтора месяца? Война, эвакуация, какая-нибудь
Алма-Ата или Ташкент, если не Чита, к  примеру.  Голодный  паек  служащей,
карточки, случайные связи с театральным начальством или офицерами запасных
полков, то ли от одиночества, то ли даже от голода. А ведь заслуживает она
совсем другой жизни. Жаль, а что поделаешь?
     Он вернулся в спальню, лег и мгновенно провалился в сон, в котором не
было ничьих сновидений, ни своих, ни марковских.
     Резко, как колокол громкого боя, зазвонил телефон. Берестин мгновенно
сел на постели, сразу поняв, кто звонит, и боясь  только  одного  -  чтобы
трубку не подняла Лена. Конечно не командарм Марков боялся, просто Алексею
было бы неудобно перед Андреем, лишенным  по  общему  согласию  таких  вот