|
и нет, да наверное, и быть не может. Никто не враг своего народа. Может
быть разное понимание интересов народа, но все в принципе желают своему
народу блага, а не вреда. Даже и белогвардейцы, а я на них в свое время
насмотрелся. Нормальные люди, за родину головы клали...
- Да что вы такое говорите! - Лена искренне возмутилась. - Они же
даря вернуть хотели, за имения свои воевали, рабочих и крестьян вешали!
Берестин вздохнул. Зря он затеял такой разговор. Но ведь надо как-то
начинать восстановление исторической справедливости. Сейчас - так, а потом
и в печати осторожно...
- Надеюсь, вы меня монархистом не считаете? Воевал я с ними до
последнего, а все равно жалко. Какие там у армейских прапорщиков и
подпоручиков имения? Которые с имениями, те в штыковые атаки не ходили и в
Севастополе на пирсах не стрелялись... Беда тогда начинается, когда
появляются люди, думающие, что только они знают, что народу нужно. И не
согласных с ними без суда к стенке ставят.
- Но как же? Ведь товарищ Сталин...
- - Оставим пока. Об этом надо говорить в другой обстановке.
И подумал: вот взять бы и привезти девочку к товарищу Сталину на
дачу...
Через Зарядье они вышли к Красной площади, и обоим уже было ясно, что
идут они к Маркову в гостиницу, хотя об этом не было сказано ни слова.
Когда можно было свернуть к Лене на Балчуг, она промолчала, а Берестин еще
раньше решил, что пусть все выйдет, как выйдет.
У входа в огромный сумрачный вестибюль гостиницы швейцар, похожий на
адмирала Рождественского, отдал командиру честь, помня службу в
гвардейской роте дворцовых гренадеров, а затем во всех классных гостиницах
и ресторанах Москвы. Заботу о нравственности клиентов он не считал
входящей в свои функции, да и мистического часа - двадцать три,
определенного постояльцам для решения личных проблем, тогда еще не было
установлено, и ночных рейдов по номерам на предмет укрепления
нравственности администрация не проводила.
Лена попала в роскошь люксовских номеров первый раз в жизни, и хоть
старалась не подавать виду, но весь здешний бархат, ковры, карельская
береза, запах воска, которым натирали полы, китайская ваза в рост человека
в углу - все приметы недоступной, сказочной жизни произвели на нее
впечатление. Ее выдавали только глаза, слишком уж оживленно скользящие по
деталям обстановки.
- Ох, а вид какой! - воскликнула она, выйдя на балкон. Вид отсюда
правился и Берестину. С двенадцатого этажа Москва тогдашняя видна была,
почитай, вся, а там, где сейчас был мрак, он мог представить огни и
небоскребы Калининского проспекта, университета, Смоленской площади... А
прямо напротив сияли недавно установленные звезды Кремля.
...Перед самым рассветом Берестин проснулся, стараясь не шуметь,
вышел в холл, присел на подоконник. Внизу, на Манежной, было пусто. Ни
людей, ни машин, если не считать изредка проскакивающих через проезд
Исторического музея "эмок" и ЗИСов. В его Москве поток машин не иссякал
никогда, даже недоумение возникало - как могут люди метаться по городу
круглые сутки?
Он думал о Лене. Добрая, молодая, красивая, во вред себе доверчивая
Лена. Что с ней будет через полтора месяца? Война, эвакуация, какая-нибудь
Алма-Ата или Ташкент, если не Чита, к примеру. Голодный паек служащей,
карточки, случайные связи с театральным начальством или офицерами запасных
полков, то ли от одиночества, то ли даже от голода. А ведь заслуживает она
совсем другой жизни. Жаль, а что поделаешь?
Он вернулся в спальню, лег и мгновенно провалился в сон, в котором не
было ничьих сновидений, ни своих, ни марковских.
Резко, как колокол громкого боя, зазвонил телефон. Берестин мгновенно
сел на постели, сразу поняв, кто звонит, и боясь только одного - чтобы
трубку не подняла Лена. Конечно не командарм Марков боялся, просто Алексею
было бы неудобно перед Андреем, лишенным по общему согласию таких вот
|
|