|
раньше был согласен, начинаешь не соглашаться. И я решил - нет, ребята!
По-вашему не будет. Пока я здесь и жив - не будет? И все равно сделаю так,
что даже когда вы меня убьете или выдернете из сталинского тела - не
допущу. Еще не знаю, как, но не допущу. Это же страшно представить, что
они вдвоем сделают с миром...
Но сны по-прежнему снялись еженощно, и еще более яркие и
убедительные, и все против моей дневной политики. Выходит, значит, что не
могут они теперь на меня впрямую влиять? Выпустили джина, а справиться не
могут. Ну, а уж из-за угла им со мной не сладить! Какая там у них личная
история, не знаю, но человеческую они не понимают. Что-то есть в нас
запредельное, алогичное, но выводящее на такие рубежи, с которых и
захочешь, а не собьешь!
На всякий случай я прекратил выезды на дачу. Перестала она мне
правиться. Или именно глушь лесная виновата, где глазу некуда глянуть,
кроме как на заборы высокие, или прицел у них туда наведен? В Кремле
действительно стало легче.
Я спускался в глухую полночь с малого крыльца, проходил через
Ивановскую площадь, по наклонным аллеям спускался к Тайницкому саду и
медленно прогуливался по его аллеям, глядя через зубцы стен на мигающее
тусклыми огнями Зарядье. А в уме набрасывал политическое завещание. Такое,
чтоб вернуться к идеям свободы, чтоб никто больше не смог повторить
сталинский вариант.
Потом я изложил "Завещание" на бумаге для одновременного
опубликования его во всех газетах, по радио, на съезде партии и сессии
Верховного Совета, через персонально верных мне людей.
...После заседания Ставки я с Берестиным стоял у парапета Кремлевской
стены и говорил с ним так, будто не надеялся больше встретиться.
- Старик, - отвечал мне Алексей. - Наверняка мы с тобой слишком
хороши для этого мира. Ты бы знал, товарищ Сталин, какая огромная инерция.
Я считал себя резким парнем, но, ей-богу, мне муторно жить. У меня уже не
хватает воли. Я читал книги, но раньше не верил! Мне казалось, что можно
убедить и увлечь любого, если все правильно рассказать Но я увидел, что
нет. Что люди, которым положено быть умными и честными по положению,
являются или идиотами, или саботажниками. Им лучше сталинская пуля и
папка, чем моя свобода, демократия и ответственность. Я вызываю к себе
первого секретаря обкома и говорю, что нужно делать. А он мне начинает
плести санкционированные тобой благоглупости, Насчет грядущего урожая,
задач пятилетки и прочее... Я говорю: какая тебе пятилетка, через неделю
немцы твой хлеб жрать будут, а он: товарищ Сталин не допустит. Я их не то
что смещать, я их завтра пересажаю всех на окружную гауптвахту!
- Ну и давай, - говорю я ему.
- Трудно, - отвечает Алексей. - Они все же наши люди. Смотрю я на
него и знаю, что в тот раз он геройски погиб, отстреливаясь от танковой
дивизии СС из именного ТТ... А другой, знаю, Власову пойдет служить. И что
с ним сейчас делать? Повесить в гараже или оставить, как есть, только
отправить в глубокий тыл и, лишив возможности предать, позволить стать
героем труда?
- Да, - говорю, - достали они тебя. А мне, думаешь, легче? Как только
сталинский террор закончился, все такие смелые стали, только и норовят
спасти сталинизм от товарища Сталина. Да еще и пришельцы.
Вкратце описал ему историю со снами. И свои планы.
- Все верно, - говорит. - Если что - отдай власть мне. Или Жукову.
Только не политикам. И я, и ты знаем им цену. Я не выношу американцев, но
их политическая система двести лет спасает от диктатуры...
- А сам диктаторских полномочий просишь.
- Только на военное время. А потом пусть по-твоему.
- Если ты захочешь власть сдать... Кстати, не думал, как потом жить
будем? Если домой вернемся? После такой власти - и опять никто! Приятно
будет доживать пикейным жилетом?
Он засмеялся.
|
|