|
угрожали им и требовали невыполнения моих приказов и даже ваших... Под
большим секретом и под роспись сообщали, что мы с вами - пробравшиеся в
войска враги, злоупотребившие доверием товарища Сталина.
- Интересно, - развеселился Берестин. - Прежде всего, они там плохие
стилисты. Как могут враги - злоупотребить? Это их естественная обязанность
- вредить. Я бы с удовольствием с этими ортодоксами побеседовал. Но
недосуг. Ты уж сам разберись. Дураков - вышли за пределы округа, врагов -
сам знаешь. В общем, по закону.
- Товарищ командующий, среди них - начальник особого отдела ВВС
округа.
- Ну и чтоб - не понял пафоса Алексей.
- Это он доносил на меня Берии еще раньше. И не успокоился до сих
пор.
- Тем более...
- Я бы не хотел, чтобы это выглядело, как месть.
- Оставь эти слюни! - рявкнул Берестин. - Война на носу! Считаешь
нужным - суди и расстреляй. Или перевоспитывай. Твое дело. А у меня сейчас
другие заботы.
...Счетчик отщелкал свое. Та часть отечественной истории, которая на
десятилетия получила неконкретнее, но пронзительно ясное и грустное
наименование "до войны", - эта часть завершилась.
Рычагов в последний раз пролетел вдоль западной границы
девятнадцатого июня. На "Чайке" - своем любимом истребителе, очень удобном
для разведки. Приличная скорость, отличный обзор.
Приграничные районы на польской стороне были забиты войсками. В
деревнях, на хуторах, в рощах стояли плохо замаскированные и совсем не
замаскированные танки, бронетранспортеры, орудия. По дорогам непрерывно
метались мотоциклисты - во всех направлениях. Пылили легковые машины,
скорее всего - штабные. Полякам в этих местах ездить не на чем. Где-то в
глубине огромного пространства, у самой Атлантики, зарождалось грозное
движение, прокатывалось по всей Европе и притормаживало здесь, у нашей
границы, упираясь в нее, как в плотину. И все это, волнующееся, подспудно
бурлящее, булькающее и хлюпающее, как грязевой вулкан, поднимается все
выше и выше, вот-вот перехлестнет через край.
Ощущение близости войны было у Рычагова почти физическим. И вдруг,
излагаясь на все это, с отвратительной четкостью возникло ощущение,
несмотря на яркое солнце и бьющий в лицо ветер, что он не здесь, не в
кабине истребителя, а в мрачной, провонявшей парашей и карболкой камере, и
все окружающее ему только грезится, как после особо пристрастных допросов
мерещилось небо Испании.
Рычагов свалил "Чайку" в пике, крутанул несколько нисходящих бочек,
то влипая в чашку сиденья, то повисая на ремнях, снова горкой набрал
высоту, и немного отпустило, пусть и не до конца...
Вернувшись в Минск, остальные двое суток Рычагов уже практически не
спал. Доложив обстановку Маркову, он уехал в свой штаб и полдня работал
над последним предвоенным приказом, без всякой дипломатии ставя задачи
полкам и дивизиям.
Вновь приехал в штаб округа и, глядя как Марков черкает толстым
красным карандашом черновик, пишет на полях поправки и дополнения, Рычагов
впервые - раньше недосуг было - попытался понять: а что же такое командарм
Марков?
Он видел всяких общевойсковых командиров, и они часто ставили ему
задачи, а он их исполнял, но всегда это были задачи общего, оперативного
характера, выражающие конкретные потребности войск, без учета специфики и
возможностей авиации как самостоятельного рода войск: бомбардировать,
прикрыть, уничтожить. А как, чем, почему - несущественно.
Марков же писал такое, что даже ему, начальнику ВВС, было в новинку,
и только сделав усилие, он проникал в глубину и целесообразность мысли
|
|