кто по пояс, а кто и до трусов, разожгли  посреди  двора  большой  костер,
двое жарят на вертеле целого  поросенка,  прихваченного  где-то  по  пути,
остальные обливаются водой у колодца, готовят стол к завтраку, загорают на
ярком утреннем солнце. Громко разговаривают,  часто  хохочут.  И  война  и
Россия им пока нравятся. Тоже как тем, вчерашним.
     Правда, радуются не асе. Для двоих встреча на  поляне  с  хранителями
реликвии оказалась последней.  Их  трупы,  замотанные  в  брезент,  из-под
которого торчат кованые подошвы сапог, приторочены позади башни  одной  из
танкеток. Но их судьба не омрачает радужного настроения живых.
     Воронцов опустил  бинокль,  чтобы  не  выдать  себя  блеском  стекол.
Перевес у них серьезный. Подавляющий, как говорится. В любом другом случае
и пробовать бы не  стоило.  Семь  пулеметов.  И  броня.  Они  в  полминуты
разнесут его пулями в клочья и сядут доедать  своего  поросенка.  Да  и  с
одними автоматами, без пулеметов и танков, справятся  с  Воронцовым  шутя.
Загонят, веселясь, как оленя в горах Гарца. Вояки не ему чета.
     Но пока шансы на его  стороне.  Белые  начинают  и  выигрывают.  Если
повезет.
     Он  слез  с  дерева,  с  которого  наблюдал,  обошел  хутор,   далеко
углубившись в лес, и вновь вышел к нему с другой  стороны.  Сюда  смотрели
глухие стены амбара, а рядом с ним немцы поставили всю свою  технику.  Это
они хорошо сделали, удачно.
     Воронцов опустился в глухие заросли  крапивы,  окружавшей  усадьбу  с
этого фланга и почти полностью скрывающие забор из жердей.
     "Как-то интересно такая ограда называется по-украински", - неизвестно
к чему вдруг  попытался  он  вспомнить,  подавляя  пронзительную  боль  от
ожогов.
     Полз он очень медленно, чтобы  не  шуметь  и  не  раскачивать  жирные
темно-зеленые стебли.
     Перевалился через нижнюю жердину и очутился в лопухах. После  крапивы
- совсем другое дело.
     Оставалось самое опасное - преодолеть открытое место между оградой  и
амбарами. Не дай бог  вздумается  кому-нибудь  как  раз  сейчас  по  нужде
прогуляться.
     Но, судя по интонациям голосов, немцы все оставались на своих  местах
и ничего не замечали.
     Жаль, что он не знает языка. Интересно бы послушать, о  чем  они  так
перед смертью расшумелись.
     ...Теперь - все. Он  стоял,  прижимаясь  плечом  к  нагретой  солнцем
стене. Слева, всего в нескольких метрах, борт одной из  танкеток.  За  ней
вторая, с покойниками. Стволы  башенных  пулеметов  повернуты  к  нему,  и
кажется, что из них еще тянет запахом кордита. Мотоциклы чуть  в  стороне,
ближе к воротам. Как бы там  ни  было,  к  своей  технике  немцам  уже  не
прорваться.
     Будь Воронцов героем историке-развлекательного боевика, сейчас  бы  в
самый раз выйти из-за укрытия, поднять автомат и  громко  сказать:  "Хенде
хох!" Или просто начать стрелять от бедра, пошире расставив полусогнутые в
коленях ноги и сильно откидываясь туловищем назад.
     Но съемочной камеры поблизости все равно не видно, а патроны у немцев
отнюдь не холостые. Да и  возраст  у  него  уже  не  тот.  Так  что  лучше
действовать без эффектных трюков и поз, но наверняка.
     Пока он ползал, немцы успели расставить на большой, расшитой петухами
скатерти  бутылки,  стаканы,  закуску  и  громкими  криками  поторапливали
поваров.
     Воронцов выложил на  траву  противотанковую  "РПГ-40",  рядом  четыре
"Ф-1". До  основной  группы  метров  пятнадцать,  до  жостра  еще  десять.
Нормально.
     Он примерился и, шагнув вперед, изо всей силы бросил противотанковую,
целясь в центр скатерти. Тут же упал, вжимаясь в землю,  пряча  голову  за
толстыми венцами сруба.
     Взрыв ударил оглушительно, горячая тугая волна подбросила  Воронцова.