- Да в общем не по себе... Хожу по  улицам  и  озираюсь,  как  беглый
каторжник. А то представляется, что я - вообще не я, а персонаж из  фильма
ужасов. Видел я недавно один... - Левашов передернул плечами.
     - Страх  есть  благодетельное  чувство,  предостерегающее  от  многих
опрометчивых поступков. Ладно, бог даст, прорвемся. Плохо, что мы не знаем
пределов их могущества...
     - Я думаю, что уже знаем. То, что уже случилось, и есть предел. Иначе
бы они нас давно прищемили.
     - Хорошо бы... - с сомнением сказал Воронцов  и  встал.  Поезд  начал
замедлять ход.
     Только они двое вышли на перрон, и огромный  безлюдный  зал  выглядел
непривычно, даже пугающе, будто декорация  к  фильму,  о  котором  говорил
Левашов.
     - Давай быстрее, час уже... - Олег быстрым шагом заспешил к переходу.
Прыгая через две ступеньки,  друзья  поднялись  по  лестнице,  свернули  в
плавно изгибающийся тоннель.
     И остановились, оба сразу, словно уперлись в невидимый барьер.
     В самом изгибе тоннеля, поперек прохода,  стояли  два  милиционера  в
полном снаряжении, при оружии и рациях, капитан и старший сержант, и вид у
них официальный и неприступный донельзя. Пройти мимо них просто  так,  как
ни в чем не бывало, казалось совершенно невозможным. Секунда или две, пока
капитан не нарушил свое  особое,  многозначительное  молчание,  показались
Левашову очень длинными.
     - Вы задержаны, - сказал  капитан  ровным  голосом.  -  Вам  придется
пройти с нами.
     - Почему вдруг? - спросил  Воронцов  точно  таким  же  тоном.  -  Мы,
кажется, ничего не нарушали.
     - Где нужно, вам все объяснят.
     - Не выйдет, нас нельзя задерживать.  Я,  например,  депутат...  -  и
Воронцов опустил руку во внутренний карман. Дальше все произошло настолько
быстро и неожиданно, что Левашов, собравшийся вмешаться в разговор, так  и
застыл с полуоткрытым ртом.
     Воронцов выдернул руку из кармана, выбросил ее вперед, и капитан тоже
сделал резкое движение навстречу блеснувшему металлу. И не успел.
     Гулко, словно кувалдой по стальному листу,  ударил  выстрел.  Левашов
даже не понял, что произошло, и капитан еще не начал  падать,  а  Воронцов
крутнулся на каблуке и из-под руки два  раза  выстрелил  в  сержанта.  Тот
согнулся, прижав руки к груди. Третий выстрел сбил с него фуражку,  и  она
покатилась по красным плиткам дола.
     Острый пороховой залах повис в неподвижном воздухе.
     Левашов, оцепенев, смотрел на лежащие у его ног тела в серых кителях.
Воронцов схватил его за руку и сильно рванул.
     - Ты что, мать... - рявкнул он и поволок его за собой.
     Они скатились вниз по уже выключенному  короткому  эскалатору,  слыша
нарастающий гул подходящего последнего поезда.
     Пустые вагоны ярко светились изнутри, и до них было совсем недалеко -
через зал и перрон, - но уже раздался ласковый женский голос:  "Осторожно,
двери закрываются", и тогда  Левашов  рванулся  вперед,  как  спринтер  на
Олимпиаде  за  ускользающей  победой,  вцепился  в  обрезиненные  створки,
удержал, пока вслед за ним не протиснулся в сжимающуюся щель Воронцов.
     ...В  отдалении  дремал  на  диване  подгулявший  полуинтеллигент   в
сползшей на очки капроновой шляпе. Левашов опасливо на  него  оглянулся  и
показал глазами на  руку  Воронцова,  в  которой  тот  по-прежнему  сжимал
пистолет непривычных очертаний. Говорить он пока не мог, переводя дыхание.
     Дмитрий дернул щекой и сунул  "Беретту"  в  брючный  карман.  Склонил
голову, словно прислушался к своим ощущениям, и переложил  его  на  старое
место,  во  внутренний  карман  пиджака.  И  до  следующей   станции   они
промолчали.  Так  же  молча  поднялись  наверх,  не  глядя  на   дежурного
милиционера и друг на друга, вышли на  улицу.  И  только  в  тупике  между
старыми трехэтажными домами Воронцов остановился, стал закуривать.