подозрительно   часто  проносящиеся  в  разных  направлениях  автомобили.  И
легковые  - ответственных  работников  высокого  ранга, и грузовые,  набитые
вооруженными людьми.  Но  я  до  последнего не  ожидал,  что все  это  может
вылиться в  вооруженные столкновения.  Газетные материалы,  пусть и  излишне
нервные   по   тону,   в  целом   демонстрировал  уверенность  властей,  что
политический кризис разрешится миром. А  реагировать на  понятные аборигенам
признаки надвигающейся беды, как таежный охотник узнает о далеком еще пожаре
по поведению птиц и зверей, я научиться не успел.
     Я обернулся на своего спутника. Откинувшись на потертую кожаную спинку,
он, похоже,  задремал. Словно  в поезде  не  выспался. Впрочем,  кто  знает,
может, пришлось сутки напролет проторчать в тамбуре, наблюдая за "объектом".
     Толстый деревянный руль  подрагивал у  меня  в руках, скрипели рессоры,
сорокасильный  мотор  подпрыгивал  на  слишком малой для него  скорости,  из
выхлопной трубы время от времени с  громкими хлопками  вылетали клубы синего
дыма. Бензин здесь отвратительный, ближе к  керосину. Неужели Шульгин не мог
переправить на свою конспиративную квартиру пару бочек отличного горючего?
     Надоевшая мне до чертиков черная гармошка фаэтона по-прежнему  тряслась
и раскачивалась  впереди. Мы ехали уже больше получаса, пересекли Тверскую и
углубились в переулки,  не изменившие,  наверное,  своего  облика  с  времен
наполеоновского нашествия. И вдруг лихач остановился.
     Я мгновенно  прижал машину  к  бордюру  метрах  в  двадцати от  него  и
выключил фары. Надвинул на глаза  ноктовизор, имеющий  вид  прикрепленных  к
околышку фуражки резиновой лентой вполне обычных здесь шоферских очков.
     Переулок  освещали лишь редкие ацетиленовые  фонари, но  в  зеленоватом
поле прибора картинка была отчетливой и ясной.  Мой  же темный автомобиль за
дождем и туманом женщина увидеть не могла.
     Она  довольно  грациозно  спрыгнула  на  тротуар  с  высокой  подножки,
рассчиталась с  извозчиком и,  оглядевшись по сторонам, вошла в низкую дверь
под  фигурным  железным  козырьком.  На  синей  фанерной  вывеске значилось:
"Кафе-кондитерская  "Мотылек".  По  пятницам  и  субботам  -  театр-кабаре".
Многопрофильное заведение. Но сегодня лишь среда.
     Вдали над крышами обшарпанных  одно-  и  двухэтажных домов возвышалось,
все  в электрических  огнях,  десятиэтажное строение,  как его  до  сих  пор
называют по  старорежимному  -  "Дом  Нирензее", -  самое  высокое здание  в
Москве, почти  небоскреб, сверху донизу  забитое  всевозможными конторами  и
трестами.
     Чтобы переодеться, мне потребовалась минута. Сбросить  кожаную куртку и
фуражку,  поверх  черного  свитера  с высоким воротом набросить висевший  на
крючке  в  салоне  ражий верблюжий  пиджак. На  голову -  английское кепи  с
длинным козырьком и  пристегнутыми  на макушке  большой  пуговицей откидными
клапанами.
     Нижняя часть костюма - клетчатые бриджи и коричневые ботинки  "шимми" с
крагами - вполне избранному стилю соответствовала. Настоящий франт по меркам
идущего к концу двадцать четвертого года.
     Еще  минута,  чтобы  отклеить пышные  буденовские усы, убрать смоченной
одеколоном ваткой следы клея с верхней губы.
     - Ну так а мне что теперь делать? - спросил мой молчаливый  напарник. -
Тебе про меня никакой команды не было?
     - А у тебя что,  собственных  инструкций на сей счет нет? -  ответил  я
вопросом на  вопрос. Он в  очередной  раз  промолчал,  ожидая  чего-то более
конкретного.
     - Тогда, для подстраховки,  подежурь поблизости. Чтобы  и  дверь кабака
видел и машину. Я вряд  ли там  долго  задержусь.  Сядем с ней в машину, вот
тогда свободен...
     -  А вдруг там второй выход,  и дамочка уже тю-тю?.. -  вдруг  высказал
гипотезу "командир".
     -  Типун   тебе  на  язык!  Накаркаешь  еще...  -  встревоженный  такой
возможностью я поспешил к двери.
     На  верхней  ступеньке круто  спускающейся  вниз  каменной  лестницы  я
подзадержался, чтобы стряхнуть с кепки капли дождя и осмотреться. Здесь она,