|
тугих икрах, коряво сшитую кожаную куртку и красную косынку. Она сидела в
уголке за некогда полированным, а теперь исцарапанным и заляпанным
чернильными пятнами столом читала бумаги из замусоленной картонной папки.
Украдкой вскинула глаза и снова уставилась на плохо пропечатанные
строчки. Высокие часы в противоположном углу показывали 21 час.
- Здравствуйте, товарищ Риттенберг, - не вставая, протянул мне через
стол руку главный здесь, наверное, человек, лет сорока, с кривоватой
растрепанной бородкой, в чеховском пенсне.
- Мы с удовлетворением восприняли ваше согласие помочь нам в работе...
- Здравствуйте, - ответил я. Нашел поблизости свободный стул, как можно
бесцеремоннее подтянул его к себе, сел. - помогать я всегда рад. Это мое
даже, в некотором смысле, кредо. Ну немножко профессия... Со всем, отсюда
вытекающим.
- Ах да, да, конечно, - сообразил, что я имею в виду, собеседник.
Пошевелил длинными худыми пальцами над разложенными по столу бумагами. -
Первый, так сказать, взнос, которым мы с вами рассчитались, это ваша
жизнь... и здоровье. О следующих можно договориться.
- Не согласен. Жизнь и здоровье всего лишь необходимое условие для
самой возможности нашего дальнейшего сотрудничества. Так что еще неизвестно,
может это я вам пошел навстречу, не став разгрызать ампулу ядом.
Один из стоявших сбоку от стола "товарищей" дернулся, но начальник
остановил его жестом.
- Игорь Моисеевич шутит. Он не принадлежит к тому типу людей, которые
готовы на подобные решительные шаги. Но смысл в ваших словах есть, - вновь
обратился он ко мне. - После применения процедуры принуждения к
сотрудничеству ваша потребительская стоимость значительно упала бы...
Видел я уже таких мужчин, с непреодолимой страстью к
разглагольствованиям там, где следует говорить коротко, сжато и по делу.
Очевидно, им кажется, что таковые словесные конструкции придают им
значительности и убедительности.
- Вам в голову не приходило, что все наоборот? Если бы вы начали с
процедуры принуждения, то заведомо поставили бы крест на всей операции,
которую, судя по всему, намереваетесь продолжить и возлагаете на нее
определенные надежды. Поясняю - со мною что-то такое происходит, и вся
цепочка ревется. От источника, который передал какую-то, очевидно важную
информацию через вон ту дамочку, - я показал пальцем на Людмилу, - потом
через меня и до почти самой головки "Братства". Она, конечно, сама тоже
выходит из игры, исчезаю я... Выводы способен сделать самый ограниченный
контрразведчик. Разумеется, обесценивается сама информация, сворачивается
сеть агентуры, причастная к делу. И вы остаетесь - с чем?
Теперь для убедительности нужно взять без разрешения папиросу из
коробки на столе, закурить и ждать развития событий.
- Нет, ты посмотри, Вадим Антонович, как он нагло себя ведет! - вдруг,
совершенно против логики происходящего, вскочила со своего места Людмила. -
Если каждый беляк... - она даже задохнулась от праведного пролетарского
гнева. - Правильно я говорила - нечего с ним нянькаться. Уже давно бы все
как на блюдечке выложил и сам по всем явкам нас провел. Сейчас бы его
помощнички и резиденты сидели бы по камерам и кололись только так...
Она даже, как подлинная фурия революции, изобразила намерение схватить
меня за грудки своими неслабыми ручками.
Это уже такой наигрыш, что я на секунду растерялся. Но тут же подумал:
а вдруг у них подобная истеричная несдержанность в порядке вещей? Нервы у
граждан истрепаны годами войн и перманентных революций...
Я нагловато ей усмехнулся и подмигнул, даже сделал руками короткий,
почти неуловимый жест, напоминающей ей то, что у нас было, и как бы
предлагающий повторить это же в ближайшее время. Вообще-то этот жест из
"лексикона" тамильских сепаратистов, с которыми я имел дело во время
индо-цейлонской войны, но Людмила поняла его без перевода. Она одновременно
и еще больше рассвирепела, и смутилась. Наверное, сочла, что нарушила чем-то
свой революционный долг, вложив в исполнение агентурной задачи слишком много
|
|
