Барельеф изображал подростка лет пятнадцати с напряженным детским
лицом; парень прислонился к чему-то,  похожему  на  телефонную  будку.
Челка ниспадала на упрямый лоб, воротник  куртки  был  поднят.  К  его
нижней губе  приклеилась  сигарета,  а  нарочито  непринужденная  поза
демонстрировала, что перед вами мистер Плевать-Я-Хотел-На-Всех образца
конца семидесятых годов. Что еще говорила его  поза?  "Эй,  крошка,  -
говорила она. - Эй, малышка, эй, красавица! Не торопись, задержись  на
минутку!  Не  хочешь  поразвлечься?   Может,   приляжем?   Не   хочешь
покувыркаться со мной? По-собачьи, что скажешь?"
     Это был Норман.
     - Нет, - прошептала она, и  короткое  слово  больше  походило  на
стон. - О нет.
     {О да}. Конечно же, это Норман - Норман из  того  времени,  когда
его побои и издевательства лишь  призраком  маячили  впереди.  Норман,
прислонившийся к телефонной будке на углу Стейт-стрит и сорок девятого
шоссе в центре Обрейвилля (в {центре} Обрейвилля, ну не  смешно  ли?),
наблюдающий за проезжающими мимо машинами под звуки песни "Би Джиз"  -
"Ты должна танцевать" - доносящиеся из распахнутых настежь дверей паба
"Финнеган", в котором на полную громкость включен магнитофон.
     Ветер на миг поутих, и Рози снова услышала детский  плач.  Ей  не
показалось, что ребенок плачет от  боли;  скорее,  так  может  хныкать
голодный  младенец.  Слабые  всхлипывания  отвлекли  ее  от   мерзкого
барельефа и заставили снова тронуться  с  места,  но  перед  тем,  как
ступить босыми ногами в храм, она снова подняла голову...  и  замерла,
потрясенная. Норман-подросток исчез, будто его там никогда и не  было.
Теперь над входом в храм прямо у  нее  над  головой  красовалась  лишь
императивная надпись: "ПОЦЕЛУЙ МОЙ ЗАРАЖЕННЫЙ СПИДОМ ЧЛЕН".
     "В снах все всегда меняется, - подумала она. - Сны - как  вода  в
реке".
     Она оглянулась и увидела "Уэнди", которая  по-прежнему  стояла  у
колонны; запутавшаяся в паутине своего  промокшего  длинного  одеяния,
она представляла жалкое зрелище. Рози подняла руку (свободную, не  ту,
которой прижимала к животу мокрый комок ночной рубашки) и нерешительно
помахала ей. "Уэнди" сделала ответный  жест,  затем  опустила  руку  и
замерла, явно не замечая хлещущего по ней плетью ливня.
     Рози миновала широкий мрачный вход в храм и оказалась внутри. Она
остановилась, напряженная, готовая в любой момент  броситься  обратно,
если увидит...  почувствует...  она  сама  не  понимала,  что  именно.
"Уэнди" сказала,  что  ей  не  стоит  опасаться  привидений,  но  Рози
подумала, что женщине в красном легко сохранять хладнокровие; в  конце
концов, она осталась там, у колонны.
     Она догадалась, что внутри теплее, чем снаружи, однако тело ее не
{ощутило} тепла - лишь глубокую  морозящую  прохладу  влажного  камня,
сырость склепов и мавзолеев, и на секунду ее уверенность поколебалась;
ей показалось, что она не сможет заставить себя  двинуться  дальше  по
открывшемуся  перед  ней  тенистому  проходу  между  рядами   скамеек,
заваленному слоем  давным-давно  засохших  осенних  листьев.  Ей  было
слишком холодно... и не только потому, что она замерзла. Рози  стояла,
дрожа и хватая ртом воздух в коротких, похожих на всхлипывания вдохах,
изо всех сил прижав к груди окоченевшие руки, и пар тонкими  струйками
поднимался от ее тела. Кончиком пальца она дотронулась до соска  левой
груди и совсем не  удивилась,  обнаружив,  что  он  затвердел,  словно
каменный.
     Лишь мысль о том, что необходимо вернуться назад,  к  стоящей  на
вершине холма женщине, заставила ее сделать очередной  шаг  -  она  не
представляла, как сможет предстать перед  Мареновой  Розой  с  пустыми
руками. Рози ступила в  проход  между  скамейками,  шагая  медленно  и
осторожно, прислушиваясь к далекому плачу  ребенка.  Казалось  детский
голос доносится с расстояния в целые мили, достигая ее слуха благодаря
невидимой волшебной линии сообщения. "Иди вниз  и  принеси  мне  моего