Кальхаун не ответил. Он посмотрел на экран визора. Приближался закат.
Его пленник крутился на куче вещей, пытаясь,  очевидно,  освободить  руки.
Кальхаун нетерпеливо буркнул:
     - Не очень-то у него получается! Солнце садится, а  для  того,  чтобы
поставить  палатку  и  установить  обогреватель,  нужен  свет.  Ему   надо
торопиться.
     Он ходил взад-вперед  по  отсеку  управления.  На  корабле  слышались
тихие, ненавязчивые звуки - уличное движение, отдаленные разговоры,  почти
шепот, едва различимая музыка. Эти звуки и шумы не давали ему  чувствовать
себя одиноким.  Они  напоминали  ему,  что  есть  другие  миры,  где  люди
двигаются, разговаривают - одним словом, живут.  Они  были  его  связью  с
остальным человечеством. Конечно, как и этот общительный маленький зверек,
который обожает, когда с ним обращаются, как с человеком.
     Кальхаун снова вернулся к экранам. Солнце как раз садилось, и сумерки
должны были быть короткими,  потому  что  корабль  находился  на  экваторе
планеты. Его пленник все еще  пытался  высвободиться.  Извиваясь  на  куче
вещей, он вот-вот должен был свалиться в  снег.  Кальхаун  не  мог  скрыть
своего раздражения. Ему нужна была информация,  а  этот  человек,  который
пытаются его  убить,  мог  дать  ему  эту  информацию.  Кальхаун  пробовал
уговорить его, а затем и угрозой заставить его заговорить. Он сделал  все,
чтобы понять, что же все-таки происходит на Крайдере-2. Сложная  операция,
в  результате  которой  на  планету  должен  был  прибыть   не   настоящий
представитель Медслужбы, причем ценой гибели настоящего,  и  эпидемия  при
отсутствии бактерий или вирусов, которые могли бы ее вызвать,  -  все  это
представлялось бессмысленным. Хотя Кальхауну  и  удалось  привести  своего
пленника в ярость, когда уговоры не помогли, тот ничего не  рассказал.  Он
только метался в бессильной злобе, но никакой  достоверной  информации  от
него нельзя было получить.
     Стемнело. Кальхаун настроил экраны на работу в усиленном  режиме.  Но
даже в этих условиях при слабом свете звезд он едва мог  различить  темный
силуэт лежащего человека,  который  время  от  времени  начинал  судорожно
дергаться, пытаясь освободить связанные руки и ноги.
     - Вот идиот неуклюжий! - буркнул Кальхаун. - Не так уж сильно  я  его
связал, чтобы он не мог освободиться. Может быть, он думает, что я  просто
хочу его попугать...
     Он взял фонарь, открыл  двери  шлюзовой  камеры  и  посветил  фонарем
вперед и вниз. Его пленник лежал лицом вниз, извиваясь и дергаясь.
     Бормоча под нос ругательства,  Кальхаун  спрыгнул  на  снег,  оставив
двери звездолета открытыми.  Он  подошел  к  лежащему  человеку.  На  небе
сверкало,  блестело  и  мерцало  неисчислимое  множество  звезд,  но   это
великолепное зрелище было для него привычным и  оставило  равнодушным.  Он
наклонился над связанным, тяжело дышащим  человеком,  которому,  очевидно,
надо было облегчить путь к свободе.
     Но в самый последний момент в свете фонаря Кальхаун вдруг увидел, как
человек, разогнувшись словно пружина, бесшумно и яростно бросился на него,
и  руки  его  неотвратимо  потянулись  к  горлу  Кальхауна.  Они  с  шумом
столкнулись, и Кальхаун почувствовал бешеную злость  на  свою  собственную
глупость. Как он мог  позволить  так  себя  одурачить?!  Человек,  который
боролся с ним сейчас, уже пытался вместе с другим  убить  его.  Сейчас  он
пытался сделать то же самое, хотя и  не  так  изощренно,  но  с  отчаянной
решимостью и голыми руками.
     Дрался он как сумасшедший и в  этот  момент,  наверно,  действительно
потерял способность думать и  чувствовать.  Кальхаун  знал  массу  приемов
борьбы без оружия и была хорошей форме, но и его противник тоже.
     Они  продолжали  отчаянно  бороться,  как  вдруг   Кальхаун   потерял
равновесие, оба упали и покатились по нетронутому снегу,  поднимая  вокруг
себя мельчайшую снежную пыль. В пылу борьбы Кальхаун  ударился  ногой  обо
что-то твердое. Это был его корабль. Он резко изо всех сил  стукнул  ногой
по корпусу и отлетел от корабля на приличное расстояние  вместе  со  своим
соперником. Это резкое, мощное движение  должно  было  дать  ему  хотя  бы