полусумасшедшие мужчины и истеричные женщины.  То глухо, то
резко и отчетливо гремели выстрелы, дрожал от взрывов бетон
под ногами,  воняло гарью, порохом, потом, бензином, духами
и водкой.  Рукоплещущие,  визжащие  девки  теснились вокруг
капающего  кровью  детины  с  бледным торжествующем  лицом,
где-то  жутко  рычали  дикие   звери.   В   залах   публика
бесновалась  у  огромных  экранов,  а на экранах  кто-то  с
завязанными  глазами  веером  палил  из  автомата,   прижав
приклад к животу,  кто-то  сидел  по грудь в черной тяжелой
жидкости,  весь  синий,  и курил толстую  трещащую  сигару,
кто-то с перекошенным  от  напряжения  лицом висел,  словно
окаменев, в паутине туго натянутых нитей...
     Потом  я  узнал,  где Эль.  Возле грязного  помещения,
заваленного мешками с песком,  я увидел круглоголового.  Он
неподвижно стоял в дверях, лицо его было закопчено, от него
несло пороховой  гарью,  и зрачки были во весь глаз.  Через
каждые пять секунд  он  нагибался и чистил колени,  и он не
слушал меня,  и пришлось  сильно  встряхнуть его,  чтобы он
меня заметил.
     - Нету Эля!  - Гаркнул он. - Нету его, понимаешь? Один
дым,  понял?  Двадцать киловольт,  сто ампер, понимаешь? Не
допрыгнул!
     Он сильно оттолкнул меня,  повернулся  и  устремился в
грязное помещение, прыгая через мешки с песком. Расталкивая
любопытных, он продрался к низенькой железной двери.
     - А  ну,  пусти!  - Визжал он.  - А ну,  я опять!  Бог
троицу любит...
     Дверь  гулко  захлопнулась за ним,  и люди шарахнулись
прочь, спотыкаясь и падая. Я не стал ждать, пока он выйдет.
Или не выйдет. Он мне больше не был нужен. Оставался только
Римайер.  Оставалась  еще и Вузи,  но на нее я не надеялся.
Значит, только Римайер. Я не буду его будить, я подожду под
дверью.
     Уже взошло солнце,  и загаженные улицы были пусты.  Из
каких-то  подземных  стоянок  выползали  и  принимались  за
работу дворники-автоматы. Они знали только работу, у них не
было потенций,  которые стоило развивать,  но зато у них не
было и первобытных рефлексов. Возле "Олимпика" мне пришлось
остановиться и пропустить длинную колонну красных и зеленых
людей, закованных в дымящуюся чешую, которые, трудно волоча
ноги,  проплелись из одной улицы в другую, оставив за собой
запах пота и краски.  Я стоял и ждал,  пока они пройдут,  а
солнце  уже озаряло громаду  отеля  и  весело  блестело  на
металлическом   лице   владимира   сергеевича   юрковского,
смотревшего,  как и при жизни, поверх всех голов. Потом они
прошли, и я вошел в отель. Портье дремал за своим барьером.
Проснувшись,  он профессионально улыбнулся и спросил свежим
голосом:
     - прикажете номер?
     - Нет, - сказал я. - Я иду к Римайеру.
     - К Римайеру? Но простите... Девятьсот второй номер?
     Я остановился.
     - Да, кажется. В чем дело?
     - Прошу прощения, но Римайера нет дома.
     - Как нет?
     - Он уехал.
     - Не  может  быть,  он  же болен...  Вы не ошибаетесь?
Девятьсот второй номер.
     - Совершенно верно,  девятьсот второй номер.  Римайер.
Наш постоянный клиент. Полтора часа назад он уехал. Точнее,