Добыча

 
I 
 
     На обратном пути ехали шагом: коляску задерживало  скопление  экипажей,
возвращавшихся домой вдоль берега озера; наконец она попала в  такой  затор,
что пришлось даже остановиться.
     Солнце  заходило  в  светло-сером  октябрьском  небе,  прочерченном  на
горизонте узкими облаками. Последний луч пробрался сквозь дальние массивы  у
каскада и скользил по мостовой, обливая красноватым светом длинную  вереницу
остановившихся экипажей. Золотые молнии сверкали на спицах колес, горели  на
желтой кайме коляски, а в темносиней лакированной обшивке отражались  клочки
пейзажа. Закатный свет, падая сзади, играл  на  медных  пуговицах  сложенных
вдвое, свисавших с козел шинелей кучера и выездного  лакея,  придавал  яркие
тона их синим ливреям, рыжим рейтузам и жилетам в черную и  желтую  полоску;
как  подобает  слугам  из  хорошего  дома,  оба  держались  прямо,  важно  и
терпеливо, невозмутимо взирали на сутолоку  скопившихся  экипажей.  Даже  их
шляпы, украшенные черной кокардой,  были  преисполнены  достоинства.  Только
лошади - пара великолепных гнедых - нетерпеливо фыркали.
     - Ага! Лаура д'Ориньи, - воскликнул Максим. - Вон там, в  карете!..  Да
посмотри же, Рене.
     Рене чуть приподнялась и с пленительной гримаской прищурила  близорукие
глаза.
     - Я думала, она сбежала, - проговорила Рене. - Послушай, она,  кажется,
перекрасила волосы?
     - Да, - ответил, смеясь, Максим, - ее новый любовник терпеть  не  может
рыжих.
     Наклонясь вперед, Рене  оперлась  рукой  на  низкую  дверцу  экипажа  и
смотрела вдаль; она очнулась от грустных мыслей, в  которые  была  погружена
целый час, полулежа в коляске, точно выздоравливающая на  кушетке.  На  Рене
было сиреневое шелковое платье с подбором  и  тюником,  отделанное  широкими
плиссированными воланами, и короткое суконное пальто,  белое,  с  сиреневыми
бархатными отворотами; маленькая шляпка с  букетиком  бенгальских  роз  едва
прикрывала ее странные рыжеватые волосы, цвета сливочного масла; вид у нее в
этом наряде был вызывающий. Она продолжала щурить  глаза  и  с  присущим  ей
мальчишеским задором оттопырила приподнятую верхнюю  губу,  точно  капризный
ребенок, а ее чистый лоб прорезала  глубокая  морщина.  У  нее  было  плохое
зрение; она взяла лорнет, настоящий мужской лорнет в черепаховой оправе,  и,
едва  приблизив  его  к  глазам,  стала  спокойно,  без  всякого   стеснения
разглядывать толстую Лауру д'Ориньи.
     Экипажи все еще стояли на  месте.  Среди  темных  пятен  длинного  ряда
карет, которых в этот осенний день было  много  в  Булонском  лесу,  кое-где
вдруг поблескивало стекло, уздечка, серебристая рукоятка фонаря, позумент на
ливрее высоко восседавшего лакея. То тут, то  там  в  открытом  ландо  ярким
бликом вспыхивала бархатная или шелковая ткань женского туалета. Шум улегся,
его сменила полная тишина. Сидевшие в экипажах слышали разговоры  пешеходов;
некоторые молча обменивались взглядами, и никто больше  не  говорил;  тишину
ожидания нарушало лишь поскрипывание  сбруи  или  нетерпеливый  стук  копыт.
Вдали замирали неясные голоса Булонского леса.
     Несмотря на позднюю осень, здесь был весь Париж: герцогиня де Стерних -
в восьмирессорном экипаже; г-жа де Лоуренс - в  виктории  с  безукоризненной
упряжью; баронесса де Мейнгольд - в  очаровательном  светлокоричневом  кэбе;
графиня Ванская - на буланых пони; г-жа Даст - на своих знаменитых  вороных,
г-жа де Ганд и г-жа Тессьер - в карете, хорошенькая Сильвия -  в  темносинем
ландо. И  еще  дон  Карлос  в  неизменном  торжественном  траурном  одеянии,
Селим-паша в феске и без наставника, герцогиня  де  Розан  -  в  двухместной
карете, с пудреными лакеями; граф де Шибре - в догкарте,  г-н  Симпсон  -  в
изящнейшей плетеной  коляске,  вся  американская  колония  и,  наконец,  два
академика в наемных фиакрах.