|
В последние годы я стал замечать перемены в своем характере: я поте-
рял контроль над собой - мне захотелось не только выносить приговор, но
и приводить его в исполнение. Захотелось - я буду откровенен - самому
совершить убийство. Я видел в этом жажду самовыражения, неотъемлемую
черту каждого художника. А я и был или, вернее, мог стать художником в
своей сфере - в сфере преступления! Я потерял власть над своим воображе-
нием, которое мне дотоле удавалось держать в узде: ведь в ином случае
оно препятствовало бы моей работе.
Мне было необходимо... просто необходимо совершить убийство! Причем
отнюдь не обыкновенное убийство. А небывалое, неслыханное, из ряда вон
выходящее убийство! Наверное, мое воображение осталось воображением под-
ростка. Меня манило ко всему театральному, эффектному! Манило к
убийству... Да, да, манило к убийству... Однако врожденное чувство спра-
ведливости, прошу вас мне поверить, останавливало меня, удерживало от
убийства. Я не мог допустить, чтобы пострадал невинный.
Мысль о возмездии осенила меня совершенно неожиданно - на нее меня
натолкнуло одно замечание, которое обронил в случайном разговоре некий
врач, рядовой врач-практик. Он заметил, что есть очень много преступле-
ний, недосягаемых для закона. И в качестве примера привел случай со сво-
ей пациенткой, старой женщиной, умершей незадолго до нашего разговора.
Он убежден, сказал мне врач, что пациентку погубили ее слуги, муж и же-
на, которые не дали ей вовремя предписанное лекарство и притом умышлен-
но, так как после смерти хозяйки должны были получить по завещанию из-
рядную сумму денег. Доказать их вину, объяснил мне врач, практически не-
возможно, и тем не менее он совершенно уверен в правоте своих слов. Он
добавил, что подобные случаи преднамеренного убийства отнюдь не ред-
кость, но привлечь за них по закону нельзя.
Этот разговор послужил отправной точкой. Мне вдруг открылся путь, по
которому я должен идти. Одного убийства мне мало, если убивать, так с
размахом, решил я.
Мне припомнилась детская считалка, считалка о десяти негритятах. Ког-
да мне было два года, мое воображение потрясла участь этих негритят,
число которых неумолимо, неизбежно сокращалось с каждым куплетом. Я
втайне занялся поисками преступников... Не стану подробно описывать, как
я осуществлял поиски, - это заняло бы слишком много места. Чуть не каж-
дый разговор, который у меня завязывался, я старался повернуть опреде-
ленным образом - и получал поразительные результаты. Истерто доктора
Армстронга я узнал, когда лежал в больнице, от ходившей за мной сестры;
ярая поборница трезвости, она всячески старалась убедить меня в пагуб-
ности злоупотребления спиртными напитками и в доказательство рассказала,
как при ней пьяный врач зарезал во время операции женщину. Невзначай за-
дав вопрос, в какой больнице она проходила практику, я вскоре выведал
все, что мне требовалось. И без всякого труда напал на след этого врача
и его пациентки.
Разговор двух словоохотливых ветеранов в моем клубе навел меня на
след генерала Макартура. Путешественник, только что возвратившийся с бе-
регов Амазонки, рассказа мне о том, как бесчинствовал в тех краях некий
Филипп Ломбард. Пышущая негодованием жена английского чиновника на
Мальорке рассказала мне историю высоконравственной пуританки Эмили Брент
и ее несчастной служанки. Антони Марстона я выбрал из большой группы лю-
дей, повинных в подобных преступлениях. Неслыханная черствость, полная
неспособность к состраданию, на мой взгляд, делали его фигурой, опасной
для общества и, следовательно, заслуживающей кары. Чго же касается быв-
шего инспектора Блора, то о его преступлении я, естественно, узнал от
моих коллег, которые горячо и без утайки обсуждали при мне дело Ландора.
Не могу передать, какой гнев оно вызвало у меня. Полицейский-слуга зако-
на и уже поэтому должен быть человеком безупречной нравственности. Ведь
каждое слово таких людей обладает большим весом хотя бы в силу того, что
они являются стражами порядка.
И наконец, я перейду к Вере Клейторн. Как-то, переплывая Атлантичес-
|
|
